Было время, когда личность, не испытав еще политического гнета, не чувствовала вкуса в политической свободе. Она не боролась с властью, которая сумела организоваться раньше, чем общество, и которому поэтому была в то время способнее управлять государством, чем общество.
Государственная власть опиралась тогда на дворянство, которое гарантировало так называемое благородство и верность государству, на церковь, которая блюла за добродетелью и просвещением, на общину, которая ручалась за послушание и тишину. При таких внешних условиях личность довольствовалась малым. Пустая обрядность и исконный быт, прадедовская пропись и сословное приличие, схоластическая начитанность и судейская рутина, пастырское внушение и отеческая лоза – все это вполне удовлетворяло запросам уединенной жизни и разрозненных отношений.
Но вот государственная жизнь становится сложнее. Такие стихийные процессы, как увеличение численности населения, увеличение суммы человеческих знаний, развитие капитализма и т.д. затруднили борьбу за существование для отдельных единиц государства, уровень развития личности поднялся настолько, что она перестала удовлетворяться патриархальным укладом жизни. С другой стороны те же процессы предъявили к государству разного рода повышенные требования, без удовлетворения которых оно не могло бы удержаться в семье культурных народов.
Для управления государством при новых условиях понадобилась такая масса общих и профессиональных знаний, такая самодеятельность народа и глубина личной моральности, такое целесообразное и ответственное творчество управителей, что только полная мобилизация всех сил страны, искреннее и решительное обращение к человеческой личности, где бы она ни была, могли спасти государство от крушения, обеспечить ему необходимый приток нравственных, умственных, творческих и перерабатывающих сил из среды населения.
Это могло случиться только после того, как рухнули стены непогрешимой схоластики, когда личность избавилась от церковного гнета и сословного застенка, когда педагогия барской конюшни погибла вместе с дворянским благородством. Новое государство освободило личность и ее же избрало своей базой.
Понятно, что все это случилось не вдруг. В борьбе личности за свои публичные права первым встал вопрос о свободе совести. Нравственный и религиозный мир человека меньше, чем какая бы то ни было сторона его психической деятельности переносит насилие. Люди испытывают могучую, ничем не утоляемую жажду верить в Бога так, как велит им это их собственная совесть.
Теория о свободе совести скоро встала в противоречие с требованиями государственной власти, и поэтому должна была обосновать свои положения чем-нибудь таким, что выше государства. Она и сделала это, доказав, что источником запрещаемых ею прав индивидуума является неизменный порядок вещей, установленных природой или божеством.
Подобно тому, как в XVII веке была признана неотъемлемым правом свобода совести, так в XVIII веке такими же неотъемлемыми правами были признаны и другие права: свобода слова, печати, собраний и т.д.
Продолжение следует
Поделиться: