Многострадальный 1918-й

14 (27) января 1918 года я покинул сдавленный тисками большевизма Петроград, убедившись в том, что кризис, переживаемый Россией, затяжной, что из оппозиции интеллигенции и шедшей естественно на убыль интеллигентской стачки ровно ничего не выйдет. Убийство Шингарева и Кокошкина, разгон Учредительного Собрания, стрельба по мирной манифестации интеллигенции 5 (18) января явно говорили о том, что узурпаторы власти в своем стремлении удержать эту власть за собой не остановятся ни перед чем, что все преступления старого режима против страны, народа и человеческой личности — детская сказка в сравнении с цинизмом новой тирании, которая воззвала к зависти и желудку илотов и в жертву им принесла все высшие блага культуры. Всякое соприкосновение с большими и малыми деятелями большевизма оставляло в моральной сфере ощущение безнадежности: все начинания лежали за пределами здравого смысла.

После почти трехсуточной езды в поезде, где в нашем купе, вместо 4 человек, помещалось от 12 до 14 человек, где выход был свободен только через окно, где грязь доходила до невероятного вследствие скученности и необходимости здесь же питаться и невозможности вымыть руки, 17 (30) января, на склон туманного зимнего короткого дня мы подъезжали к Киеву, причем поезд поминутно останавливался, так как станция Киев I не была свободна. При каждой остановке отчетливо слышны были звуки редкой пушечной стрельбы. Угроза большевиков украинским сепаратистам, печатно высказанная в «Правде» — «через несколько дней мы возьмем Киев», — начала фактически приводиться в исполнение. Это были первые выстрелы по Киеву армии большевиков под командой Муравьева и Ремнева. Начался первый акт трагедии Киева за многострадальный 1918 год, год, какого не было в истории Киева со времени взятия города Батыем в XIII веке.

И все же теплилась какая-то надежда. Думалось: зажиточный, замкнутый, рационалистически настроенный крестьянин-собственник, украинец или малоросс, сильно разнящийся по своей психике со своим братом «русским», устоит непременно пред соблазном «социализации» земли, объявленной не только Лениным, но и не желавшей отстать в области социологического творчества, Центральной Радой, возглавлявшейся проф. М.С. Грушевским. Увы! Одинаковые причины повели к одинаковым последствиям и в коренной России и на Украине.

Последовали девять суток борьбы за Киев между большевиками и украинцами, девять суток непрерывного боя то в рукопашную, как на Щекавице, то в ружейно-пулеметную на улицах и площадях Киева с броневиками, осыпавшими пулями особенно нижние этажи домов, причем треск ружей и пулеметов заглушался артиллерийской каноннадой с уханьем далеких пушек и разрывами 3-х и 6-ти дюймовых снарядов, шрапнелей, рвавшихся над небольшим по занимаемой территории городом, перенаселенным сверх всякой меры, благодаря войне и последовавшей за нею революции. Жил я все это время на Софиевской площади — пункт очень удобный для наблюдения.

Систематический обстрел Киева начался с 18 (31) числа вечером. С 4-го этажа д. №22 по Большой Владимирской наблюдал я с друзьями трагически-красивую картину обстрела Печерска из Дарницы.

Красноватые вспышки далекого орудия (верст 6 по звуку) и затем яркая звезда разрыва снаряда на расстоянии между 2 и 3 верстами (по звуку): незабываемая картина. Трудно было себе дать отчет в том, кто одолевал в уличных боях. Наступление шло на Печерск и на центр с Подола одновременно, бои шли с переменным успехом, но в конце 4-го дня получилось впечатление, будто украинцы одолевают. Вообще самоуверенности у руководителей было очень много, но действия их отличались бессистемностью, разговоры — бахвальством и обывателю они внушали мало уверенности в завтрашнем дне. Числа 21 или 22 января старого стиля вошел в Киев Петлюра с тощими рядами украинских войск; на Софиевской площади он произнес перед ними речь об украинской непобедимости. Потом оказалось, что он бежал от большевиков из-под Гребенки. Каноннада не смолкала и это мало давало веры в оптимизм Петлюры. До какой степени бессмысленны были военные действия украинцев, могут показать характерные черты в действиях украинской артиллерии. Часов около 3 дня 22 января (4 февраля) на Софиевскую площадь привезена была батарея артиллерии и начали прицельную стрельбу. Во всем фасаде нашего дома вылетели почти все стекла — ибо ближайшее орудие стояло шагах в 25-30 от парадного подъезда д. №22. Нужно было ждать ответного огня «неприятельской» артиллерии, ибо две колокольни Михайловского и Софиевского соборов, а также пожарная каланча Старо-Киевского участка не могли не определить с точностью положения украинской артиллерии.

Кто и как командовал артиллерией, показывает следующий эпизод. В подъезде дома, где я жил, входит артиллерийский офицер.

— Это Софиевский собор? — спрашивает он у швейцара.
— Да, это Софиевский собор.
— Ребята, здесь! — обрадовался офицер и начал размещать пушки на позициях. Вечером, после пристрела, он опять потихоньку беседовал с швейцаром. — Где тут дорога на Святошин?
— Так ведь там, барин, большевики, — отвечал швейцар.
— А мне не все равно где пропадать!? — отвечал офицер, безнадежно махнув рукой. На другой день, до рассвета по всем квартирам солдаты спрашивали офицера Х. Так его нигде и не нашли. Очевидно бедняг больше улыбалось погибнуть от или у большевиков. На другой день с утра большевистская артиллерия засыпала снарядами Софиевскую площадь, обстреляв ее правильным веером. В районе Софиевского собора я насчитал 13 снарядов, попавших в колокольню, главный храм и другие постройки в ограде собора; кроме того мы нашли 4 неразорвавшихся снаряда в ограде собора.

Испуганное население нашего района бросилось в подвалы и только немногие, сохраняя полное самообладание, не тронулись с места.

Количество снарядов, выпускавшихся по городу, было очень значительно. В один из дней я записал следующую статистику. Начало бомбардировки 7 часов утра, конец или вернее значительное ослабление 1 час ночи — итого 17 часов бомбардировки; число снарядов от 6 до 12 в минуту. Если даже minimum взять за среднюю цифру, то получается в час 360 снарядов, а в течение 17 часов — minimum 7000 снарядов. В действительности их выпускалось больше. Население страдало и от недостатка пищи, которую приходилось добывать с опасностью для жизни, и от недостатка света и воды. Кажется, никогда не было попытки подсчитать количество жертв бомбардировки, но он считались сотнями. По ночам, с ослаблением бомбардировки начинались другие страхи. Безобразничали солдаты-защитники Киева. У жены нашего швейцара отняли хлеб и сало, к нам систематически по ночам ломились в квартиру с угрозами. Там, где солдат впускали, — пропадали вещи, и квартиры превращались в нечто хаотическое. Те же солдаты ночью разграбили маленькую лавочку по соседству, взломав замки, и принесли табак, шоколад, чай и сахар и все, в количествах, превышавших потребности данного момента. Ни энтузиазма, ни понимания цели борьбы — одно бесшабашное озорство. Никаких надежд разумных на успех сопротивления в этих условиях быть не могло. Всю ночь на 26 января продолжалась каноннада; утром еще военный министр Рады клялся, что положение устойчиво и опасаться нечего, а между 11 часами и 1 часом дня вся Центральная Рада с Грушевским во главе, вместе с правительством Голубовича, бежали на автомобилях в Житомир, оставив Киев и его обывателей на произвол судьбы. О взятии города большевиками нас оповестили два солдата из красной армии Муравьева, явившиеся для осмотра квартир и поверхностного обыска. Навсегда в памяти запечатлелись эти два разных лица. Один молодой юноша лет 18-20, с розовыми щеками и тонким и красивым профилем, весь обвешанный оружием, убеждал нас: «Не бойтесь — теперь все уже будет хорошо». По лицу его я видел, что он искренне верил своим словам — в его наивной душе не было места злобе. Совсем другое впечатление оставлял его товарищ — рабочий Путиловского завода в Петербурге, лет 40, уроженец Новозыбковского уезда Черниговской губернии. Этот, накрест обвешанный пулеметными лентами, весь дышал злобой и мщением. Из рта его, разившего алкоголем, вырывались слова угрозы: «О, — я их в с е х найду, я их знаю в лицо — офицеров-контр-революционеров». При этом он выставлял вперед дуло револьвера, целясь в воображаемую жертву. «Поработаем на пользу родины, а потом домой — пахать землю!»

И это не было простой, формальной угрозой, как тогда казалось; но об этом будет сказано дальше. Пока украинские сепаратисты разговаривают в Бресте с немецкими генералами и опережают Ленина и Троцкого в измене родине и союзникам, мы можем оглянуться на прошлое и в нем поискать корней тех трагических событий, которые разыгрались в Киеве в январе 1918 года и повлекли за собой ряд новых исторических событий