Красные в городе

Киев оставлен был на произвол судьбы бежавшими украинскими войсками и властями. Ворвавшиеся в город большевистские войска — банды вскоре заставили кошмаром своей «деятельности» забыть кошмар и ужас девятидневной бомбардировки. Зеленые, изможденные голодовкой, бессонницей и пережитыми волнениями лица обывателей исказились отпечатком ужаса, безумия и тупой, усталой безнадежности. Началась отвратительная бойня, избиение без суда и следствия остававшегося в городе русского офицерства, не принимавшего участия в борьбе на стороне украинцев.

Из гостиниц, квартир потащили несчастных офицеров на убой в «штаб Духонина» — ироническое название Мариинского парка, излюбленного места казни, где погибли сотни офицеров русской армии. Казнили на площадке перед дворцом, по дороге на Александровском спуске, а то и просто где и как попало. Казнили всякого, кто наивно показывал красный билетик — удостоверение принадлежности к украинскому гражданству. Казнили куплетиста Сокольского за куплеты против большевиков, казнили первого встречного на улице, чтобы снять с него новые ботинки, приглянувшиеся красно-гвардейцу.

Начались грабежи в домах «буржуев», обыски и вымогательства с избиением недостаточно уступчивых и покорных судьбе. Кто расскажет и когда о всей циничной пошлости этой вакханалии произвола, насилия, глумления и издевательства?

«Пойдем с нами щи хлебать, буржуйка!» — говорит солдат-красноармеец почтенной даме, в присутствии всех членов семьи, расставленных у стены с приказанием не шевелиться во время обыска. «У! Тебе бы все шампанское лакать?» — продолжает он, угрожая револьвером, приставленным чуть не к самому лицу. Тащили все, что попадало, ценное, конечно: деньги, золото и серебро, всякие драгоценности. Ходили по заведомо богатым домам и забирали все, что поценне. Я зашел к профессору К. Человек спокойный и уравновешенный, сидит молча, с трудом выговаривая слова: «Я ничему не удивляюсь и на все смотрю совершенно равнодушно. Кажется, если скажут, что перебили всех детей, я не двинусь с места». Заходит почтенный земский деятель, бывший полковник гвардии С. Я никогда не забуду выражения этой безнадежности в окаменевшем лице, в глазах, из которых почти безумие выглядит из опустошенного сознания. Владелец особняка Б., ограбленный большевиками, отсиживается в иностранном консульстве, его жена, больная сердечной болезнью женщина, жившая отдельно, измучена была обысками и постоянной боязнью за судьбу мужа. Преследованию подвергались одинаково и русские, и евреи, и украинцы. Среди комиссаров и деятелей большевизма доминирующую роль играли великороссы, но были и украинские большевики, как, например, Коцюбинский; евреи не играли ни доминирующей роли, ни численно не превышали других национальностей. Справедливость требует категорически опровергнуть распространенную легенду, будто весь большевизм питается, главным образом, еврейскими силами. В городах провинциальных большевизм переживался весьма различно, в зависимости от личного характера стоявших во главе большевистских диктаторов, ибо трудно иначе тех местных царьков, которые, в буквальном смысле этого слова, являлись распорядителями жизни и смерти, не говоря уже об имуществе обыватеелй. Город Чернигов отделался чуть ли не 50 000 рублей контрибуции, которых хватило для того, чтобы главный комиссар мог пить горькую день и ночь, а наряду с этим город Глухов пережил трудно поддающиеся описанию ужасы. Распоряжавшийся там полновластным диктатором матрос, по фамилии Цыганок, неудовлетворенный количеством вырезанных помещиков, перерезал еще немало детей, воспитанников средней школы, как будущих «буржуев». Кровавый кошмар Глухова еще ждет своего историка.

В Киеве началась обычная история. Наложена была контрибуция, моментально, до срока уплоченная обывателем, который ни копейки не хотел дать на защиту города от большевиков. Началась полная дезорганизация кредитных учреждений, куда назначены были безграмотные комиссары. По городу на автомобилях и на парных извозчиках с прекрасными фаэтонами разъезжали матросы и красноармейцы, часто в нетрезвом виде, и сорили деньгами в кафе, ресторанах и игорных домах, всегда окруженные атмосферой кутежа и всяческого дебоша. Началось быстрое повышение цен на жизненные продукты, ибо крестьяне перестали вывозить что бы то ни было на базар, ввиду риска быть ограбленными по дороге первым встречным, кому было не лень. Вскоре появились слухи о том, что украинцы сговорились с немцами и в Киев идут немецкие войска, и слухи эти находили себе подтверждение в поведении большевиков, которые, не чувствуя под собой почвы, вели себя, как халифы на час, грабили и пировали: хоть день — да мой!

Положение обывателя ухудшалось с каждым днем. Организовались шайки, которые по ночам грабили обывателей, нападая с оружием на дома и обывателей, у которых большевиками отняты были все средства самообороны. Лишь когда дня за два-три до прихода немцев большевики, нагрузив себя всяким добром, бежали из города в свою очередь, началась организация самообороны. Где-то кто-то раздавал оружие, гимназисты бегали куда-то на Печерск и тащили новые винтовки, растаскивая какие-то цейхгаузы (кладовые с оружием — прим. Grandpaper), оставленные без охраны и присмотра. Грабежи участились в невероятной пропорции. Борьбе с ними много содействовала грузинская добровольческая организация, быстро по вызову выезжавшая на автомобилях с вооруженными людьми на помощь затравленному и замученному обывателю. Все это происходило около половины февраля старого стиля, 11 — 17 февраля (23 февраля — 1 марта н.ст.). Трудно поддается описанию существование киевского обывателя в это кошмарное время. В одну из последних, перед приходом немцев, ночей, зарегистрировано было 176 нападений на квартиры обывателей. Не привыкшие к какой-либо организации, обыватели избрали домовые комитеты, которые, получив оружие, занялись организацией самообороны. И вот люди, не носившие в жизни ружья, почтенные, убеленные сединою обыватели, начали чистить и чинить ружья, обсуждать стратегические приемы в борьбе с разбойниками-грабителями. Кое-где появлялись уцелевшие офицеры, которые брали на себя и организацию, и команду над домовыми дружинами. Появились военно-полевые телефоны и у нас, например, в д. №22, по б. Владимирской улице, был центр, объединявший шесть окрестных дружин — являвшихся по вызову в угрожаемое место. От трагизма создавшегося положения до комизма некоторых житейских картин и положений — было очень небольшое расстояние и тяжкие думы и настроения разрешались часто иронией и смехом над самими собой. Так скрашивались горькие минуты дежурства по ночам при свете огарка в подъезде дома, забаррикадированного дровами или в подвале, где для развлечения пили чай и играли в дурачки. Плакали и смеялись, смеялись и плакали по очереди: кошмарное было время — одно слово!

Продолжение следует